Нaмeдни пoпaлись мнe нa глaзa «Русскиe книги в Изрaилe» пoд имeнeм Мaркa Шexтмaнa. Прочла и растрогалась ужасно. Или расстроилась. Стихотворение длинное, но ничего не поделаешь, привести его надо целиком.

Что морочить вам голову сказками или интрижками,
Если рядом сюжет очень горестный и настоящий?
У подъездов в Израиле ящики с русскими книжками,
Будто траурный знак, появляются чаще и чаще.

Через Чехию, Венгрию, Австрию и Адриатику
Мы за взятки везли, превышая пределы загрузки,
Философию, физику, химию, и математику,
И Толстого, и Чехова – всё, как понятно, по-русски.

А когда на таможне уже и за доллары медлили
Брать багаж – перегруз, мол! – тогда эмигрант непреложно
Оставлял половину ковров, и посуды, и мебели,
Но не книги, поскольку уехать без книг – невозможно!

Цену мы себе знали и были не глупыми, вроде бы,
Но как много углов оказалось в обещанном круге…
И не шибко счастливые на исторической родине,
Русским словом спасались мы, книгу раскрыв на досуге.

Нанимались на всё, до рассвета вставали в полпятого
– и за швабру, и лом, и лопату! – а чтоб не дичали,
Судомойка-филолог в уме повторяла Ахматову,
А маляр-математик листал Фихтенгольца* ночами.

Мы пробились к профессиям – к музыке, скальпелю, формуле,
И гортанный язык перестал тяготить, как вериги.
Мы остались людьми, мы судьбину поводьями вздёрнули! –
Но состарились люди, а рядом состарились книги.

Нашим детям и внукам иврит уже много привычнее,
Чем их простенький русский, бесцветный, как стены приюта.
И когда старики умирают, конечно, приличнее
Ящик с книгами вынести – вдруг пригодятся кому-то.

Вот такие приметы, печальные и настоящие,
Нынче в наших делах, в нашем доме, у нашего века.

Не считая своих – слава богу, не сложенных в ящики! –
Этих траурных книг у меня уже – библиотека…
——————————————

Стихи несколько протокольные, как картины в стиле гипер-реализма. Но почему-то все равно сходу хватают за сердце и долго потом не отпускают. Надо полагать, что особенно пронзительную грусть стихи эти вселяют в сердца хозяев русских библиотек в Израиле и Америке, вернее, в сердца тех из них, которые читая — «милый друг, мы с тобой старики», понимают, что это уже о них. Можно допустить, что дите ихнее, когда-нибудь переехав по наследственному праву в их дом оставит родительские книги на полках из простого сантимента. Есть такой шанс. Невысокий, но есть. А если таковых (наследников) не имеется, то в строгом соответствии с шехтмановским сценарием бросят твоих буниных-набоковых, которыми спасался в первые самые страшные неутихающей тоской по дому годы эмиграции, — бросят их вместе с пушкиными-тютчевыми или на помойку или в камин. Гореть этот камин будет долго, очень долго.

Как-то оно здорово получилось у Марка Шехтмана единственно верными и точными словами, не пуская розовых слюней, передать неизбывное желание «пришельцев» всех времен и народов увидев «новое небо и новую землю» обустроить на ней свою старую вселенную. У «пришельцев» из России первый знак такой вселенной — привезенная «из дома» русская библиотека. Она дает им ощущение интеллектуального и душевного комфорта, даже если хозяева этих библиотек, «подвластные общему закону», давно перешли на «Кинделе» и прочую электронику. «Русские книги в Израиле» — это как спины уходящих стариков. Трогательно, трагично, сердце щемит, слезы на глазах и прочее. И над этими чувствами никакие рациональные доводы о естественной смене носителей информации не властны, что и удалось выразить Марку Шехтману в его стихах.

А знаете ли вы, что на «русские полки» американских публичных библиотек разрешается принимать книги на русском языке, изданные не раньше, чем 5 лет назад. Получается, что если вы, скажем, захотите одарить библиотеку своего дистрикта прижизненным изданием «Четок» той самой Ахматовой, стихи которой «судомойка-филолог в уме повторяла», то вам не удастся это сделать. Примечательно, что русская библиотекарша из Валнут Крик, (час езды от Сан-Франциско), прочтя засланные ей сегодня стихи Марка Шехтмана, горько заплакала. Автору наверняка было бы приятно это услышать.

А вот какая интересная перекличка вышла у израильтянина Марка Шехтмана с повестью «Семь дней Михаила Исааковича» израильского же автора Эдуарда Бормашенко. Вот «поток сознания» главного героя повести, израильского пенсионера, бывшего советского учителя математики, живущего в чуждом ему Израиле рефлексиями и тоской по прошлой жизни: «Прихватить мешочек с мусором. Перед тем, как его завязать, изучаю его содержимое. Еще одна привычка. Я прохожу с Хиной (собака — ст) мимо мусорных баков. Возле зеленых, вонючих калош – аккуратная стопочка сочинений Горького, с переплета топорщатся оттиснутые горьковские усы. Значит, поблизости умер русский старикашка; внучки по-русски не читают и выносят книги на помойку. Иногда совсем недурные; их никто не подбирает. Там же окажется и Чехов».

А бывает и так. Когда на другом конце земли в Питере умирает твой старый друг, который давно уже жил в кромешном одиночестве своей до синевы прокуренной комнаты, «один, всегда один», — когда он умирает, книги его, никому больше не нужные, остаются круглыми сиротами. Когда-то, в той другой жизни в его роскошную домашнюю библиотеку была очередь… а теперь его сестра просит приехать, забрать их, книги эти… Не могу, говорит, выбросить, в них его душа. «Эта книга пропахла твоим табаком и таким о тебе говорит языком…»

Вот сколько живых переживаний и «сердца горестных замет» может вызвать одно талантливое стихотворение. Но закончить этот импровизированный разговор о «русских книгах» хочется, и вовсе не в укор израильскому поэту, дивными строчками из поэтического шедевра юной Марины Цветаевой “Книги в красном переплете”.

Из рая детского житья
Вы мне привет прощальный шлете,
Неизменившие друзья
В потертом, красном пререплете.
Чуть легкий выучен урок,
Бегу тот час же к вам, бывало,
— Уж поздно!- Мама, десять строк!…-
Но, к счастью, мама забывала.
Дрожат на люстрах огоньки…
Как хорошо за книгой дома!
Под Грига, Шумана и Кюи
Я узнавала судьбы Тома.
Темнеет, в воздухе свежо…
Том в счастье с Бэкки полон веры.
Вот с факелом Индеец Джо
Блуждает в сумраке пещеры…
Кладбище… Вещий крик совы….
(Мне страшно!) Вот летит чрез кочки
Приемыш чопорной вдовы,
Как Диоген, живущий в бочке.
Светлее солнца тронный зал,
Над стройным мальчиком — корона…
Вдруг — нищий! Боже! Он сказал:
“Позвольте, я наследник трона!”
Ушел во тьму, кто в ней возник.
Британии печальны судьбы…
— О, почему средь красных книг
Опять за лампой не уснуть бы?
О золотые времена,
Где взор смелей и сердце чище!
О золотые имена:
Гекк Финн, Том Сойер, Принц и Нищий!

Заметили ли вы, что среди «золотых имен» ни одного русского? Просто это был обычный круг чтения любого русского ребенка, отчего он и входил неотъемлемо в понятие «русские книги».

Источник: LiveJournal

Мнение авторов публикаций может не совпадать с мнением редакции сайта